– Александр Иванович, споры о том, какое искусство считать актуальным, становятся всё более яростными. Есть ли надежда, что спорщики придут к согласию?

– Какое искусство считать актуальным, на мой взгляд, сегодня никто точно сказать не может. Актуальность нельзя сводить ни к интерактивным мультимедийным технологиям, ни даже к каким-то новым направлениям или открытиям в изобразительном искусстве, каковых я пока что не очень-то и вижу на горизонте, о чём свидетельствуют такие крупнейшие международные выставки, как Венецианский биеннале или ФЕАК. Даже там нечасто можно обнаружить нечто такое, что предвосхищало бы будущее и действительно было востребовано обществом в целом, а не отдельными специалистами.

– Художник должен определять будущее...

– …а не просто отражать то, что его окружает. Он должен предвосхищать не только пути развития художественной культуры, но и общественного сознания, общественной психологии.

– А если он ничего предвосхищать не хочет?

– Тогда он не художник, а только человек, умеющий рисовать. Творить может каждый, и полем для творчества может стать любая сфера человеческой деятельности, не только искусство. В этом контексте я согласен: каждый человек творец, но в какой системе координат следует его творчество оценивать? Согласитесь, рисунок ребёнка оценивается совсем по иной шкале, нежели рисунок профессионала. Когда-то Анатоль Франс сказал, что искусству угрожают два чудовища: художник, не являющийся мастером, и мастер, не являющийся художником. Эта мысль справедлива и сегодня. Художник, прошедший основательную профессиональную школу, вправе заниматься разного рода экспериментами. Школа позволяет ему отрешиться от суммы полученных знаний и навыков, от наследия, оставленного предшественниками, потому что так или иначе это в его творчестве всё равно проявится. И в этом смысле образцы актуального искусства – перформансы, инсталляции, видеоарт – всё равно зиждутся на прочной базе прошлых эпох, нравится это кураторам модных выставок или нет.

– Похоже, кураторы и узурпировали право окончательного вердикта «актуально-не актуально»?

– Да, сегодня у нас определяют конъюнктуру художественную, в том числе и конъюнктуру рынка, именно кураторы. Есть большая разница между призванием художественного критика и призванием организатора художественных инициатив, коим является куратор. Критик не только реагирует на то, что происходит сегодня в искусстве или в творчестве отдельного мастера, обратившего на себя его внимание, но и сопоставляет, сравнивает то, что было, с тем, что есть, и пытается определить, что будет. А кураторы, как правило, анализом себя не утруждают, ограничиваясь навязыванием собственной концепции, в основе которой лежит лишь его личное представление о том, «что такое хорошо и что такое плохо».

– Но ведь критик тоже человек, его личные пристрастия не могут совсем уж не влиять на его мнение. Значит, и он субъективен?!

– Субъективность субъективности рознь. У критиков всё-таки за плечами стоит школа. Они – профессионалы: историки искусства, искусствоведы. А кураторы в большинстве своём профессионалами в области художественного творчества не являются. Как правило, это несостоявшиеся (реже – состоявшиеся) социологи, психологи, филологи. Беда в том, что людям свойственно зачастую механически переносить какие-то понятия из одной сферы научной деятельности в другую. Мне это представляется серьёзной опасностью, потому что даже у искусствоведов не всегда есть чёткие представления о терминологии, которую они используют в своём профессиональном лексиконе. Трудно ориентироваться в этой лавине наукообразных терминов, почерпнутых из философии, социологии и других дисциплин, причём не только гуманитарных, а потому и не отражающих в полной мере сути того или иного явления в искусстве, которое с их помощью пытаются описать.

– Куратор декларирует, что в данный момент востребовано рынком, и художник вынужден подстраиваться под диктат кураторской гильдии. Что ему делать?

– Работать. Верить в свои силы и собственное предназначение. Ибо если он сам в себя не верит, то как же в него поверят другие?

– Но у него возникают два противоположно направленных интереса – писать то, что хочется, или то, что требуют кураторы. Совместить это возможно?

– Конечно, и тому есть масса примеров. Вспомним Рубенса, Рембрандта, ван Дейка, Веласкеса. Конъюнктура конъюнктурой, семью кормить, безусловно, надо. Но если художник профессионал (а доля цинизма присутствует в творчестве любого профессионала), он сделает так, как требует «заказчик», и ему не будет стыдно за то, что он сделал. Лучшие произведения мирового искусства, оставшиеся в памяти человечества, в большинстве своём создавались по заказам, и далеко не всегда заказчики были просвещёнными, высококультурными людьми. Возрождение общественного заказа позволило бы возродить и общественную потребность в произведениях искусства.

– Многие полагают, что «сверхвостребованность» актуального искусства породили заказчики с не слишком высоким культурным уровнем: они заказывают то, что доступно их пониманию, хотя это далеко не всегда можно назвать подлинными произведениями искусства.

– С одной стороны, это так: столь непопулярный сегодня у нас Маркс справедливо утверждал, что, если ты хочешь наслаждаться искусством, ты должен быть художественно образован. Художественное образование – основа и восприятия искусства, и создания новых его видов и форм. Но ситуация всё-таки сложнее. Раньше искусство было полигоном для борьбы идеологий. Запад обвинял нас в том, что наша доктрина подчинена коммунистической идеологии, мы парировали: у вас она подчинена культу денежного мешка. К чему мы пришли? К смене полюсов. Теперь мы твердим, что искусство должно быть самоокупаемым. Но искусство и культура никогда не были самоокупаемыми по определению. Они всегда существовали на дотации, финансировались извне: государством, церковью, меценатами. Когда мы это осознаем и создадим условия, чтобы этот механизм работал, всё вернётся на круги своя.

– У государства на эти цели средств катастрофически не хватает. Под эгиду Церкви не всякое культурное начинание поставишь. А меценаты, скорее, вложат средства во что-то остро модное, чем в серьёзный «академический» проект.

– В целом вы правы. Но есть среди меценатов люди, не рвущиеся на страницы модной хроники. Благодаря одному из таких людей – Владимиру Мащицкому – вот уже девять лет существует журнал «Третьяковская галерея», главным редактором которого я имею честь быть. Когда он спросил меня, будет ли журнал приносить прибыль, я честно сказал: нет. И самоокупаемым он тоже не будет. Искусство не даёт материальных дивидендов. Оно требует капиталовложений, которые потом возвращаются духовным здоровьем нации, грядущих поколений. Единственным условием была двуязычность издания. «Третьяковская галерея» – журнал профессиональный, академического склада, но адресован всем – наши авторы пишут не только ясно и доступно, но и увлекательно. Нашими подписчиками являются крупнейшие библиотеки нашей страны и целый ряд фундаментальных зарубежных библиотек, в том числе Библиотека Конгресса (США). Журнал рассылается ведущим отечественным музеям и галереям, художественным образовательным учреждениям. Надеемся, что московское правительство поддержит нашу идею сделать подписчиками художественные школы и школы с углублённым изучением английского языка: параллельные тексты – это форма не только эстетического, но и лингвистического образования.

– Воспитание грамотного зрителя, способного по достоинству оценивать произведения искусства, – процесс длительный и не всем доступный. Как же всё-таки приоритеты расставлять?

– А нужно ли их расставлять вообще? Куратор делает ставку на очередную тёмную лошадку и, чтобы выиграть, начинает её раскручивать. Иногда это настоящий талант, чаще имя исчезает, как только проходит на него мода. Посещаемость выставок не является показателем ни культурного уровня нации, ни даже качества выставляемых произведений. Расставлять приоритеты может только время. Когда это делает человек – это слишком ответственно и в значительной степени условно. Мы не обладаем инструментарием, который позволял бы нам говорить, кто есть художник, а кто нет, кто первый, а кто второй. В искусстве деление на порядковые номера несоразмерно процессу творчества – без «вторых» имён не было бы первых, а без третьих – вторых.

– То есть это всё-таки не гонка за лидером?

– Безусловно, нет! Марсель Дюшан с его легендарным писсуаром, ставшим одним из образцов искусства начала XX века, сам потом иронизировал над критиками, которые восторгались этим объектом. Любой предмет из нашего окружения может стать произведением искусства? Я не вполне в этом уверен, хотя нынешнее время таково, что от воображения человека, от его установок, от конъюнктуры зависит, к сожалению, многое. Человек может наделить объект любым смыслом, который будет понятен только тому, кто его обозначил. Но это будет смысл вообще, а не художественный смысл.

– Где грань, которая разделяет эти понятия?

– Она очень зыбка. Я считаю, что искусство авангарда, поставангарда, постмодернизма – это искусство интеллектуальной игры, каковой, по сути, и является процесс наделения смыслами соответствующих объектов, претендующих на звание произведений искусства. Но по каким правилам и с кем мы играем – это вопрос вопросов. Думаю, что наше искусствоведение ещё не готово на него ответить.

– Пока искусствоведы заняты решением теоретических задач, что делать обычному, рядовому зрителю? Художники прошлого стремились воззвать к лучшему в человеке, нынешние, похоже, предпочитают напоминать ему, насколько он мерзок. От такого «погружения в искусство» человеку становится очень неуютно.

– Это обратная сторона жизни человеческой. У Дали немало произведений, которые советская критика называла антигуманными и антидуховными. А на самом деле они несли в себе заряд другой духовности и иного гуманизма, были защитной реакцией художника на беды и напасти, которые обрушились не только на его голову, но и на всё его поколение. Это тоже форма духовного воспитания, только выстроенная по другим критериям.

– Значит ли это, что вызов, который бросают обществу такие группы, как «Война», это тоже защитная реакция на то, что происходит в нашей жизни?

– Не могу утверждать однозначно, но такое предположение имеет право на жизнь. Когда художник богохульствует в своём творчестве, вызывая недоумение, даже гнев, он, наверное, делает полезное дело: пробуждает в человеке протест против несовершенства бытия. Думаю, что, когда речь идёт о «Войне», «Синих носах», других группах так называемых лидеров актуального искусства, не надо во главу угла ставить их концепции отношения к миру. У каждого человека оно своё.

– Иными словами, дайте миру быть разнообразным?

– Как в китайской пословице: пусть расцветают все цветы.

– Ситуация чем-то напоминает сцену из «Моцарта и Сальери», когда Сальери недоумевает, как гений может слушать уличного музыканта.

– Пожалуй, напоминает. Очень трудно определить, чем подлинный художник отличается от мнимого. Мастерством? Уровнем интуиции? Силой вдохновения, позволяющего ему преодолеть границы времени, в котором мы существуем? Кто возьмёт на себя ответственность дать однозначный ответ?

– Насколько обоснованы опасения, что искусство актуальное уничтожит реалистическое как явление?

– Реалистическое искусство живёт, трансформируется новыми веяниями, возникающими на каждом следующем витке исторического процесса. Искусство, как и история человечества в целом, двигается по спирали. Это параллельное развитие. Реализм не есть нечто застывшее раз и навсегда, он меняется от столетия к столетию. Сальвадора Дали к реалистам никак не отнесёшь. Но он получил основательную художественную подготовку. И если мы вспомним выставку из Фигероса в ГМИИ им. Пушкина, то увидим, как чутко и бережно он относился к процессу создания произведения, как требователен он был к себе. «Портрет Гала с бараньей косточкой» по размеру меньше открытки, но его можно увеличить до масштаба монументальной росписи. Это и есть свидетельство высочайшей профессиональной культуры. Так что актуальность – всего лишь вопрос понятийного аппарата. В искусстве всегда присутствует элемент non finit, незаконченности. Если бы нашёлся человек, который смог аргументированно объяснить, что является искусством, а что нет, то искусство на этом и кончилось бы, исчезло. В недосказанности, в необъяснимости – залог дальнейшего развития и общества, и культуры.

Беседовала Виктория ПЕШКОВА